Легенды журфака: Александр Сергеевич Полушкин

— Нужно приличное слово подобрать ведь… Я бы назвал мою юность очень неровной. С одной стороны, я очень много читал, литературу любил и был убежден в том, что если я не буду ее изучать, то кто же еще? Я был любимцем всех библиотекарей «публички», особенно во втором зале, где я набирал тонны всякой разной литературы, иногда совершенно не имеющей отношения к теме практики. А с другой — походы в рок-клубы, сейшены, репетиции со своей группой, где я играл на электрогитаре и был идейным вдохновителем. В общем, с одной стороны, это обычная «ботанизированная» юность, а с другой… несколько развязная.

— Какие группы Вы слушали?
— Здесь я, пожалуй, не буду исключением из обширного ряда российских подростков 90-х годов: «Metallica», «Megadeth», «Manowar». Но я, в отличие от многих, любил музыку среднего диапазона — совсем забойные треш и дэт меня не привлекали. По настроению, конечно, можно было и «Sepultura» послушать — если было совсем все плохо.

— Расскажите о своей группе.
— Группу мы надумали сколотить, когда я уже пошел на первый курс университета.

Параллельно я окончил музыкальную школу № 6 по классу балалайки. И со своими коллегами по оркестру, у которых тоже подошел возраст такого «рок-пубертата», мы вдруг решили переквалифицироваться из баянистов и балалаечников в настоящих рокеров. И тут у нас неожиданно открылись таланты. Правда, профессионал был только один — барабанщик Женя Вознин. Репетировали на базе ДК ЧТПЗ. Там мы арендовали репетиционный зал: платили местному алкоголику Александру Юрьевичу определенную арендную плату, грубо говоря, чтоб на бутылку хватило.

Потом нам повезло перебраться в ПТУ № 10. Тогда и началась полноценная жизнь для нашей группы. Помещение, конечно, было жутким: подвал, в котором периодически случались короткие замыкания. Местному населению, то есть ПТУшникам, всегда было интересно, что ж там такое в подвале происходит. Весной все заливало, нам приходилось шнуры подвешивать к потолку, барабаны иногда плавали… Такая аутентичная жизнь. Самый сок. Периодически мы выбирались на разные рок-сейшены, в частности – в клуб «Минотавр» [этот клуб в 90-х годах располагался в хорошо всем известном месте — актовом зале 3-го корпуса, точнее, актовый зал превращался на какое-то время в крутой рокерский клуб. — прим. ред.]. В таком режиме группа просуществовала около пяти лет. В конце концов всем надоело, и группа «самораспустилась».

— А такая аутентичная рокерская жизнь не мешала жизни «ботанической»?
— Нет, я умудрялся как-то органично это совмещать. Конечно, это стоило бессонных ночей, но никогда особых проблем не испытывал. Если мне чего-то не хватало в дневное время — я всегда мог наверстать ночью.

— Что сподвигло Вас пойти далее по научной стезе?
— Я обычно говорю, что я просто больше ничего не умею (смеется).

Ну, а если серьезно, наверное, какое-то внутреннее побуждение к изучению литературы, которое во мне заронила учительница по русскому языку — Майя Борисовна Дудко, моя своеобразная «крестная мать». Кстати, я практически никогда не получал у нее оценок выше тройки, даже когда приехал с всероссийской олимпиады по русскому со вторым местом. Она всегда говорила мне одну фразу: «Ты — филологический мальчик».

Майя Борисовна думала, что есть во мне какая-то тяга к филологии, любовь к слову. И я в это поверил, изменив тем самым генеральному курсу партии, который представляла моя бабушка. Воспитывала меня по большей части она. Бабушка — учитель английского языка, и когда я сказал, что буду поступать на филологический факультет, она отреагировала на это… очень разочарованно. И одним из ее жестов было то, что она отдала всю свою обширную библиотеку английских авторов в оригинале пед. университету — Шекспир, Диккенс, Теккерей, издания годов 50-х… До сих пор простить не могу.

— Если бы удалось прожить свою молодость заново, что бы Вы изменили?
— Если говорить с утилитарной точки зрения, то я бы поменял абсолютно все (смеется). Получил бы экономическое образование, в 15 лет бы женился, завел бы сорок детей и так далее. А если говорить с точки зрения мировоззренческой… то, наверное, ничего бы не стал менять. Как оно сложилось — пусть так и будет.