Правда ли, что золотой век литературы остался в прошлом, а нынешние писатели лишь зря марают бумагу? И так ли много различий между классическими стихотворцами в сюртуках и музыкантами с ирокезами – современными поэтами? Времена меняются, однако некоторые темы в искусстве остаются вечными.
О жизни: Рустем Булатов и Уильям Теккерей обличают Карусель Тщеславия
Рустем Булатов – солист группы Lumen. Он же пишет слова для песен. Lumen – классический случай для русского рока: насыщенные словесно тексты, много политики и столь же много поводов подумать, кто ты есть и тем ли путем идешь. Зубастые, злые песни о власти с привычным противопоставлением «мы – они» волнообразно сменяются более отвлеченными, философскими альбомами. Под гитарные рифы идет размышление о любви, дружбе, человеческом предназначении, войне. Трек «Карусель» – одно из таких музыкальных эссе.
Главные образы поэтического текста – «трактор времени», сметающий людей, машины, города, и «огромная карусель», метафора на жизнь в целом. Карусель эта напоминает свалку, где человеческое существование, уродливое и болезненное, похоже на плохое кино. Даже смерть не будет здесь избавлением:
Грязь в могилах не целебна – лечит лишь горбы.
Рустем Булатов. Фото: Алексей Махов
Место, предназначенное для веселья, но вызывающее у мыслящего человека лишь горечь – кто еще в литературе так же осмыслял жизнь? Самый очевидный ответ – Уильям Теккерей. Написанный им роман «Ярмарка Тщеславия» – причудливое смешение острой, невероятно едкой сатиры (на все многостраничное произведение ни одного положительного персонажа!) и печали гуманиста о судьбе человечества. Обличая пороки современного ему английского общества, Теккерей вдохновляется площадной пантомимой. Герои не живые люди, в чем обычно стараются убедить читателя другие авторы, а куклы, автор – шут, заправляющий маленьким представлением. Какими бы драматичными ни были происходящие в книге события, над ними тянутся марионеточные нити и ни на минуту из поля зрения не исчезает альтер-эго писателя в звенящем бубенцами колпаке.
Шут находится над ярмарочным балаганом, что позволяет ему обозревать картину кукольного мира в целом, – подобный мотив есть в «Карусели»:
Возникает ощущение, что издалека я смотрю на мельтешение…
Однако герой, хоть и осознает свою непохожесть на обитателей свалки-балагана, не может противостоять силам Карусели и потому немного фаталистично продолжает:
Но наверняка мне не избежать того же – это не беда.
Оглянись и ты увидишь: так было всегда.
Уильям Мейкпис Теккерей
Не исключен из Ярмарки и Кукольник: он, высмеивая марионеток светских верхов, порой вспоминает, что ничем не лучше них, и злая сатира остывает до снисходительной иронии, а печаль разрастается до вселенского масштаба. Лицемерие, жажда наживы, эгоизм, любовь как разменная монета не недостатки конкретного общества – ими отравлено все человечество. Понимают это оба героя.
Есть, впрочем, и различия в их образах: человека, наблюдающего за каруселью, сложно назвать шутом. Он осуждает людей, в жизни которых нет ничего, кроме суеты и эфемерных стремлений и достижений, но в этой сатирической вспышке больше грусти, чем злого смеха:
А вокруг поочерёдно улетают в ночь
Те, кого огромный трактор смог перетолочь.
Оцепляют добровольно тесные ремни
И штурмуют дыры в глине – ну-ка, догони.
Таким бы мог быть теккереевский Кукольник, если забрать всю его сатиру и оставить лишь ипостась усталого философа, сделать трикстерский образ более мягким, лиричным.
И все же перекличка между двумя столь далекими по времени персонажами продолжается – на этот раз в отношении к счастью. Ни для английского шута, ни для русского мыслителя оно не достижимо. Один еще стремится утешить себя иллюзиями, закрыть глаза на несовершенства мира, избавиться от одиночества, на которое его обрекает непохожесть:
Я просто пытаюсь почувствовать веселье
На этой огромной безумной карусели.
Другой же определенно, будто смирившись, делает вывод о человеческом существовании – выносит царству «суеты сует» печальный приговор: «Ах, vanitas vanitatum! Кто из нас счастлив в этом мире? Кто из нас получает то, чего жаждет его сердце, а получив, не жаждет большего?..»
О судьбе: Noize MC и Михаил Лермонтов борются с фатумом
Noize MC, он же Иван Алексеев, – исполнитель, музыка которого сочетает черты рока и рэпа, а тексты – откровенность улицы, едкую сатиру балагана и глубину классической поэзии.
Нойзу близка тема творческого диалога и осознания себя в мировом литературном процессе: в 2019 году он выпускает трек «Почитай старших», где размышляет о своей связи с поэтами прошлого. Часто в песнях Иван использует строчки других авторов – дань уважения и повод переосмыслить чужие слова, придать им более современное звучание.
Так, личная история рэпера переплетается со стихотворениями Иосифа Бродского «Я всегда твердил, что судьба – игра» и «Не выходи из комнаты» в треке «В темноте». Параллели очевидны: прошло около пятидесяти лет, судьбы двух поэтов не схожи, но лирический герой все так же одинок, эпоха все так же второсортна и жестока, а лучшее решение в жизни – не выходить из комнаты, чтобы не плодить лицемерие.
Иван Алексеев. Фото: Алексей Корзов
На более глобальном, общефилософском уровне, поэтически осмысляя идею судьбы, Noize MC неожиданно схож с одним старинным борцом с фатумом – Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Трек Ne2da – мрачный гимн фатализму:
Нет, нет. Только не туда,
Но вариантов ведь нету, да?
Мир, по Нойзу, – эскалатор, идущий вниз, пытаться искать в нем свой путь, бороться с ним – значит бежать наверх, наперекор общему направлению, вступить в неравную схватку. Фаталистичен и Лермонтов. В стихотворении «Не смейся над моей пророческой тоской…» образ судьбы как враждебной человеку неодолимой силы особенно ярок:
Я знал: удар судьбы меня не обойдет;
Я знал, что голова, любимая тобою,
С твоей груди на плаху перейдет…
Юношеская решительность, «наивный энтузиазм»и вера героя песни Ne2da в возможность перебороть систему оборачиваются разочарованием, жизнь ранит его.
Похожая история описана Лермонтовым в стихотворении «1830 год. Июля 15-го». Молодой человек, чистый, незаурядный, с наивным пылом бросается в мир – и тот его калечит. В дружеских улыбках – яд, в поцелуях таятся змеи.
Это типичное для романтизма противопоставление «сильная личность – толпа» есть и у Нойза:
Миру наплевать на твою странную цель,
Людям ничего не понятно.
Немногие удовольствия жизни либо бессмысленны, либо отравлены что в 19 веке, что в 21. В мире Ne2da «мило улыбается с плаката модель…» и «стикеры зазывают на тусу» – попытка общества отвлечь обывателя от их внутренней пустоты, накормить культурным фаст-фудом. В мире «1830 года…» ни дружба, ни любовь больше не доступны израненному сердцу:
Страшусь, в объятья деву заключив,
Живую душу ядом отравить…
Михаил Лермонтов
Выходит, что и для героя Нойза, и для героя Лермонтова есть только два пути: смириться, упасть на ступеньках, остаться среди фальшивых людей, или же бороться – но шанс победить в этой борьбе невелик. Громадные внутренние силы, воля, талант растрачиваются лишь на то, чтобы не стать частью филистерской толпы. Нойз создает монументальный и трагичный образ – живое воплощение этих усилий:
Сердце берет у здоровья кредит,
И вряд ли отдаст.
Ты как лось, который еле стоит,
Порезав ноги об наст.
Сохранить верность своей сути едва ли легче, чем предать себя, как объясняет Лермонтов:
Чтоб цепь их сбросить, я, подняв главу,
Последнее усилие свершил;
Что ж. – Ныне жалкий, грустный я живу
Без дружбы, без надежд, без дум, без сил…
Это не путь к счастью, это попытка сохранить самоуважение под гнетом обстоятельств.
О любви: Володя Котляров и Владимир Маяковский признают вину и считают пульс покойника
Писать и читать о любви – дело странное: каждый схож в своих чувствах с миллионами живших до него, каждый проживает эту историю по-своему. Концепция любви-вины, любви-раны отразилась в творчестве двух поэтов-тезок, разделенных столетием, – Владимира Котлярова и Владимира Маяковского.
Котляров – автор текстов панк-группы «Порнофильмы» и ее же солист. В их треках есть что-то по-хорошему подростковое: обостренность чувств, непримиримость борьбы с политической системой, каждая песня – обнаженный нерв. Подобное восприятие мира есть и в более спокойных, лиричных треках, которые Володя исполняет под акустическую гитару отдельно от своего музыкального коллектива.
Владимир Котляров. Фото: Галина Моисеева
Песня «Признаться в любви» – рассказ о беззащитности любящего человека. Настоящее чувство здесь – страдание, топчущее гордость, ломающее спокойствие холодного разума:
Признаться в любви – это значит признать вину,
гореть от стыда в попытке спалить тоску,
обламывать кромку льда, а потом тонуть,
крутить барабан, а потом пистолет к виску…
Столь же мучительно любит и герой поэмы Маяковского «Облако в штанах». Мелким, пошлым привязанностям обывательской среды он противопоставляет свою искренность и исключительную способность чувствовать:
Вы любовь на скрипки ложите.
Любовь на литавры ложит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!
Человек-железо, суровая «жилистая громадина» становится уязвимее новорожденного котенка.
Невероятная острота любви ярче всего видна в физиологических метафорах: оба автора чутко фиксируют то, как душевные процессы проявляются снаружи. Плоть перестает быть просто плотью: становясь сосудом великого чувства, оно лишается печати обыденного, поэтизируется. Маяковский и вовсе говорит о теле любимой женщины с каким-то религиозным жаром, благоговением:
…тело твое просто прошу,
как просят христиане —
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».
Вместе с тем именно описание чувств через внешние процессы делает стихотворения маленькими историями болезней, показывает любовь как патологию.
Владимир Маяковский
Высшей точки развития этот мотив неизбежной боли, кровавости, жестокости чувств достигает и у Володи Котлярова, и у Владимира Маяковского в образе собственноручно вырванного сердца. Котляров сравнивает безответную любовь с мусором:
Вырвать и вынести сердце с помойным ведром,
скулить, ногтями закрытую дверь скобля…
Владимир Маяковский говорит о чувстве как о ране жалкого, покинутого всеми существа:
Значит — опять
темно и понуро
сердце возьму,
слезами окапав,
нести,
как собака,
которая в конуру
несет
перееханную поездом лапу.
Образ пса как символ безоговорочной, болезненной преданности мог бы гладко вписаться и в произведение Котлярова, образуя еще одну параллель между двумя поэтическими историями, суть которых – трагическая ода ненужности.
Сходства в стихотворениях – история не о плагиате и даже не о непосредственном литературном влиянии одного автора на другого. Скорее подобные параллели между творчествами непохожих людей говорят о неизменности человеческой натуры. Идут войны, исчезают города и государства, трансформируется этика – но творцы продолжают вдохновляться вечными темами: любовью, судьбой, свободой, поиском своего пути.
Классик перестает быть классиком, скучной бронзовой фигурой, если осознать его современное звучание. Люди, жившие сто, двести, триста лет назад, все же близки к нам – и это странным образом согревает.
Валерия Хисамутдинова
